Очень много лет назад, задолго до того, как у меня родилась дочь, я прочитала в старом журнале статью, которая просто задела меня за живое. Я долго хранила вырезку. Но, как водится, она со временем потерялась. И вот что-то дернуло меня ввести в поисковик ключевые слова и... О чудо! Я нашла эту статью!

Зоя Алешина

Мой малыш, мой маленький, он будет жить. Мой крошечный комочек надежды и счастья.

Пять лет назад я лежала в узкой серой комнате и плакала. Рядом на двух кроватях поднимали животы лежащие на сохранении женщины. К ним приходили мужья, они залезали на подоконник к форточке – я же была пуста, как муляж и горько плакала: красный кусок мяса с болью выплеснулся из меня, а я ему уже придумала имя… Я прижималась к холодной стене лбом, а няньки смотрели на меня брезгливо, они думали – я нарочно.

Ушло. Пять лет ушло с того черного часа. Маленький кулачок внизу живота, эй! Ты жив – я живу. Но как нам с тобой выживать?

Врач предупредил: «Вам надо лежать, не вставая, - в этом спасение вашего ребенка». Как черта на бумаге, как горизонт, как плоскость, как земля – я должна лежать, лежать, лежать. Давление очень низкое, кружится, просто пьяная голова. Уже падала в обморок.

Лежать…

Сегодня, как стояли в очереди сдавать кровь (там нет стульев, одно кресло, виднеется в чьем-то кабинете, а зайти неловко – там никого), вдруг почувствовала, что сползаю по стене… Меня без очереди пропустили – из пальца кровь по пробиркам. Еще очередь – делать уколы, стульев опять нет. Маленький сжатый комочек, мой малыш!

Я лежу между окном и дверью, уже подхватила насморк, в палате двенадцать человек, и все время ходят. Я глажу тихонько живот. Муж принес гладиолусы – почти высунулась из окна, потом болело внизу. Нянька отказалась взять передачу: не вовремя, а ехать сюда два часа. Хорошо соседки дали моток веревки, он один на всю палату, и его берегут. И я тянула на второй этаж сумку с котлетами и клубникой. А что делать? Очень хочется есть, а в столовой пустая картошка и хвост селедки…

Мой малыш, удержимся ли? Твой стиснутый кулачок – это мои дежурства в цехе, это ночи над чертежами, это вечерний факультет, это трудовая книжка в один год с паспортом. Сегодня доктор даже не подошел к моей кровати: очень маленький срок, будет, не будет – неважно.

В коридоре в стенгазете прочитала: «Не та мать, которая родит, а та, которая вырастит». Прочитала и задохнулась: кто написал – он рожал? Не та мать… Этот, он…знает ли, что каждую секунду и ночью внутри растет что-то теплое? И непонятно, есть ли, образовалось где-то в отпрысках мозга или сердца то чувство материнства, о котором говорят кругом, а вот жалость, а вот страх, что исчезнет, это непрерывно. И собирается все в тебе для сопротивления неизвестному врагу, и само тело становится как крепость в древние времена, все берет и хранит для защиты – ЕГО. Имени которого пока не знаю.

Соседка, которую я кормлю из своих запасов (муж у нее как точка – тире, появляется раз в неделю, и лишь овсяное печенье сохнет одиноко в тумбочке), говорит, что после неудавшейся беременности она встречала женщин, вместе с ней ходивших в женскую консультацию. Они катили перед собой детские коляски… Теплый измученный комочек, прости меня. Я долго лежу без сна, а потом приходит утро, и огромная сварливая нянька сгоняет нас с постелей в коридор. Она делает уборку палаты. Мы стоим. Вертикально. Ждем. Солнце моется в мокром линолеуме. В туалете курят крепкие крашеные девицы, заскочившие на аборт. Мне неловко за мой коротенький детский халат.

Вечером у дальнего окна веселая женщина (ее муж, шофер, приезжает каждое утро) рассказывает, как у нее случился выкидыш. Она работает в столовой и таскает котлы – а кого попросишь помочь? Больничный ей не дадут – не успела встать на учет в консультации. Она, хохоча, говорит про свекра – он так лез в их жизнь, что она однажды за трусы вытаскивала из-под собственной кровати, где он копался в их чемоданах. А у соседки в ближнем углу малыш уже шевелится. И возле ее кровати надолго останавливается врач – я завидую. Господи, уже четыре с половиной месяца – шевелится. Она ест витамины, сквозь пухлую белую ее кожу дышит покой и надежда. А у меня нервы свили клубок. Соседка справа рассказывает, что она вегетарианка и хлеб печет сама. Это все хором осуждают: зачем сына-то приучать, ему же в армию идти – засмеют. Поздним вечером она же вкрадчивым шепотом сообщает, что еще способна перемещаться в пространстве. И муж однажды в командировке почувствовал ее рядом, а она дома до мельчайших подробностей видела его гостиничный номер и мужа, и все-все вокруг. Мне становится жутковато, я вспоминаю страшные рассказы про колдуний в детстве и представляют, как светятся в темноте ее глаза. Ночью снится старуха колдунья, она бежит за мной, а я перелезаю через забор и бегу, и все время держу скрещенными два пальца – знак защиты, а когда она меня настигает, я сверху с деревянного забора колочу ее по голове…

Сегодня выписывают самую тихую. Она из деревни – ее взял за себя солдат, которого она встретила где-то, наверное, тоже в деревне, и вот Москва, муж, свекровь – и такая она в новой своей жизни бесправная и забитая. На ее место легла женщина, у которой внутри мертвый ребенок. Ей что-то будут делать. Как страшно! Мой малыш, мой миленький, пожалуйста, выживи! Что мне делать, чтобы тебе стало хорошо?

Почему-то вспоминаю из своей жизни только ночные часы. День трамваем прогремит, а тут остановка. И в студенчестве – ночное метро после лекций, и фиалки в замерзших старушечьих руках у университетской ограды на Манеже. Однажды заболел муж, надолго лег в больницу. После работы я прихожу домой – красивое, уютное жилье, а одиноко так, что телевизору, как родному, рада, и огромное зеркало трельяжа чудится в полумраке входом в другой мир. Вот когда я поняла – хоть собаку, хоть птицу, хоть что-нибудь, но чтобы теплое, родное рядом. И чтоб жило жизнью не вещи, а жизни!

– А как там наши продолжения? – Своего сослуживца я не видела несколько лет, он стал еще круглее и белее. – Как продолжения себя чувствуют? – повторил он, хлопая бесцветными ресницами и улыбаясь. Я сжалась: «Ты о чем?» «О детях», - он удивился. «У меня нет». – «Зря. У меня так их уже двое». «Сволочь», - злобно думала я и неизвестно почему чувствовала неловкость, стыд, как будто я голая…

все чаще стала оглядываться на бездомных псов и жалеть их. И, наконец, одного взяла. И нянчилась, и мыла, и обожала – фотографий его было больше, чем моих.

Будет ли у нас с тобой такой же взрыв нежности, малыш? Будет, наверное. Тебя же тогда не было рядом – даже в таком микросостоянии, как сейчас. А любить хотелось безумно! И я завидовала тем, кого раньше не замечала, даже толстым, тяжело дышащими теткам с огромными узлами и бесчисленным количеством сопливых детей – этим вечным вокзальным жильцам завидовала. Чего уж вспоминать. Было… Что-то будет.

За окном горячий квадрат солнца, там асфальт, ворота и «Скорая» хлопает по ночам дверцей, и вздрагиваешь. Моя соседка слева сетует на свою жизнь. Муж – военный, грозит разводом, если не будет детей. А она наполовину калека – перевязана одна труба из-за внематочной беременности. И опять нелады – кровоточит. Я уговариваю ее терпеть до конца. А вдруг? А врач советует операцию. И она мечется, а тут еще у ее подруги свадьба, и готово платье, и если успеет выписаться к субботе… мы едим клубнику, и я тихим голосом уговариваю, успокаиваю, а ее анализы куда-то отправили на мышек. Я так и не поняла, причем тут мышки .Но они как-то обнаруживают, есть ли беременность. Господи, все от мышек зависит! Та, что работает в столовой, включает радио на полную мощность, и мы слушаем его до одурения. Я читаю Достоевского «Подросток», и первая огромная фраза в один абзац хватает меня, как тянет, петлю на шее, а я так не могу, куда тянет, как умеет! Вера Панова – я только что ее прочла – рядом с ним чистописание.

Обход. Врач быстро идет от кровати к кровати, небрежно у меня – несколько секунд, ту, что с выкидышем, выписывает, и потом – к новенькой. Положив руку на ее большой живот, спрашивает: «Шевелится?» И все замирают…Потом сестра бежит с какими-то каплями, делают укол, а она рыдает, и мне тоже хочется плакать, и я плачу, глядя в небо, в белый, как стираная простыня, потолок.

Соседку слева не уговорила – увезли в операционную. Потом она лежит, бледная и тихая. Я невежда, может, я и зря ее убеждала на что-то надеяться, а к субботе все равно не выпишут… Кончив Академию, они поедут с мужем в Ростов, и она будет копить деньги на машину, чтобы муж чем-то увлекся.

Мой маленький комочек счастья. Я знаю, что ты есть, даже не гладя тебя ручкой. Я хочу, чтобы ты жил. Помоги мне!!!

Спустя две недели меня вписывают, и в длинном подвале, в кладовке нянька отыскивает мой узел с бельем. Я выхожу на прокаленный от солнца двор. Платье уже слегка тесновато в груди. Муж ловит такси. А я, прислоняясь к какому-то измученному от жажды дереву, смотрю на автобусы, грузовики, мальчика с портфелем, а потом, подпрыгивая на пружинах, думаю: «Неужели это только начало?»