Глава 17

13 недель. Сохранить всё

Хотелось только одного: визжать громко, так громко, чтоб перекрыть и надрывные вопли выгибающегося в руках Лёшки и захлёбывающиеся в рыданиях крики Павлика: «Ты фафем не играешь фа мной! Не хочу уфпакаиватьфя!». Татьяна аккуратно опустила Лёшку на пол, где он немедленно вцепился ей в штанину и перешёл на повышенную громкость, что до этого казалось уже невозможным: «Уууууки!». Павлик стал тут же отпихивать младшего от штанов, не забывая рыдать и колотить по дивану зажатым в свободной руке роботом. Татьяна откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Тупая боль в животе тут же стала читаемой, словно Лёшка, пока извивался на руках, как-то глушил её, не давая пробиться, замыкая Татьянино внимание на себя. Она попробовала расслабить губы: читала где-то, что так можно снять зажим и того внутреннего, кажущегося таким неожиданно далёким и недоступным для управления мира, который словно стягивает в себя мысли и чувства, высвобождая страх, который Татьяна гнала со вчерашнего дня своим обычно спасительным фатализмом. Это спокойствие, с которым она взяла направление на госпитализацию, выслушала осторожные и слишком округлые формулировки узистки по поводу возможной необходимости прерывания беременности, оделась, набрала свекровь и попросила по возможности быстро приехать; это спокойствие совсем не было шоковым.

Татьяна всегда так реагировала в сложных ситуациях. Выбор она сделала мгновенно: не беспокоиться, провести дома ночь до приезда свекрови, не гадать о малышке внутри, о её проблемах, о вариантах развития событий. Потому что это – глобальный поворот, а глобальные повороты, по мнению Татьяны – фатальны: суета, принятие быстрых решений здесь ничего не изменят, всё пройдёт по заранее определённой судьбой траектории. Михе позвонила и объяснила, что ляжет в больницу обследоваться на пару дней, что ничего серьёзного и что мать его приедет помочь. Сам он стоял на границе и к вечеру тоже должен был добраться домой, но ведь граница – дело непредсказуемое. И она знала, что будет переживать ночь одна и что переживёт. Так и было, даже поспать немного удалось, хотя мальчишки словно чувствовали какие-то движения в ней, какие-то её попытки ухода в отдельные от них переживания, и пытались силком вернуть её себе обратно. Ей некогда было думать ночью ни о чём кроме них: Лёшка обкакался, проснулся и долго не мог заснуть, поднывая. Павлику опять снились какие-то воры и она бормотала ему, что надо представлять их в розовых оборочках и разрисовывать их кисточкой в яркий горошек, ведь «Ты же хозяин в своём сне. Как ты придумаешь, так они и будут выглядеть, скажи им об этом самым твоим строгим голосом». И Павлик смеялся вместе с ней среди ночи и рассказывал, как он их одевает и что у них теперь Лёшкины погремушки в руках и они не могут из-за этого дверь открыть, и пил тёплый компот из термоса возле кроватки и в конце концов Татьяна задремала рядом с ним. Но утром невыспавшиеся парни продолжили и дополнили свою тактику борьбы против лишних мыслей и Татьяна уже почти потеряла способность чувствовать не только волнение за ситуацию, но даже усталость, даже хоть какие-то эмоции по отношению к вопящим мальчишкам уже не касались её, словно в отделы мозга, отвечающие за эмоции, ей вкололи огромную дозу анастезии. Совершенно автоматически она подняла с пола Лёшку, которого Павлик всё же допихал до удара о подлокотник дивана, посадила на диван и пошла за мылом и ложкой – их первая помощь при синяках. Павлик даже перестал кричать, невольно удивлённый отсутствием упрёков за уроненного брата, но сформулировать своё удивление он не успел: зазвонил домофон. «Мама, это же не бабушка?» - вскинулся предупреждённый накануне Павлик. «Бабушка, конечно». - ответила Татьяна ровным голосом и пошла открывать, а вслед ей несся возобновлённый вопль, облегчённо нашедшего новую причину для крика Павлика.

- Вот ты мне скажи, зачем ты здоровье своё губишь, Танюха? – свекровь тяжело отдуваясь, снимала свои мужские сандалии в прихожей. – На что нам ещё один пацан? Два есть, считай укомплектована семья-то. Вон и в больницу уже тебя кладут. А если надолго из строя выйдешь, как мы с Мишаней будем детей поднимать? Я тебе не молоденький боец каждый раз по свистку вскакивать. А ну молчать! – басом рявкнула она на продолжающих покрикивать детей. От неожиданности мальчишки затихли, переводя ыхание и взгляды с бабушки, на маму, складывающую сумку.

- Я думаю, что это девочка, Анна Севастьяновна. И это же обычное дело во время беременности: кладут на сохранение женщин. Это ненадолго.

- Какая ещё девочка? Откуда? И что мы с ней делать будем? – свекровь была озадачена и даже говорить стала немного тише, из-за чего воспряли мальчишки и снова завыли, ухватившись за Татьянины штаны. – А что ненадолго, так ты этого знать не знаешь. У нас вон из бухгалтерии одну как положили, так ноги кверху полгода до родов в больнице пролежала. А на лекарства сколько ушло! Девочка у неё!

- Мама, а куда ты? Не уходи в больницу! Я без тебя не хочу! – Павлик уже подхрип от криков, но видение мамы среди людей в белых халатах, почему-то со связанными ногами всецело завладело его сознанием.

Татьяна присела перед Павликом на крточки, поморщившись от дискомфорта и опершись на стул:

- Сурочек, меня очень быстро вылечат и я снова смогу с тобой играть и обнимать тебя. И мне будет намного легче выздоравливать, если я буду знать, что ты стараешься не грустить и не бояться. Нарисуй мне письмо и вы его с папой завтра мне привезёте. Папа же сегодня приедет! Вот готовься встречать, покажешь ему, какой ты мужчина серьёзный: не расклеился, бабушке помог и братика поддерживал, - она сильно выдохнула, встала и открыла дверь.

- Я не хочу быть фуйёзным мужчиной! Я хочу с тобой! – заорал ей Павлик, но свекровь, уже закрывала за Татьяной дверь, удерживая его за майку, и Татьяна только ухватила взглядом его отчаянную мордашку и на заднем плане деловито потрошащего бабушкину сумку Лёшку.

«Значит мне это по силам. Выше сил не бывает,» - чётко проговаривала она себе в такси. А анастезия отключалась и спокойствие отлетало от неё вместе с неслышными больше детскими криками и заботами. Ехать было недалеко, но мысли уже неслись сквозь неё как стрелы: всё равно будет момент решения, оставлять ли её, если там совсем всё плохо, а что скажет Миха, если я сделаю аборт, то всё закончится, а если оставить... Мальчишки этого не заслужили. Это будет уже совсем другая жизнь.

Татьяна прижала ладони к лицу, приоткрыла губы, остро ловя себя на том, что сейчас ведь невольно сделала движение, чтоб этот ребёнок жил – иначе зачем снимать тонус? Значит так и надо. Она, как у неё часто бывало в жизни, с молниеносной определённостью поняла, что не сделает своими руками ничего, даже если Миха будет против, она положится на свой фатализм и сможет всё. До больницы Татьяна глубоко дышала и ощущала как на лице проступает её обычное спокойствие. В приёмное она вошла с лёгкой улыбкой, прошептав внутренне еле слышно даже для самой себя: «Нам это по силам, девочка моя». И включилась в больничный водоворот.

Удивительное всё-таки место больница: ты приходишь туда взрослый и свободный, пусть и с проблемой. Но взамен на решение своей проблемы ты невольно принимаешь на себя совсем новый жизненный уклад, отдаёшь часть своей свободы, обычной человеческой свободы передвижения, например. Вдруг оказывается, что даже будучи способным ходить физически, ты не можешь просто так уйти куда-нибудь, не можешь спать утром до начала сдачи анализов, т.к. придёт уборщица с ведром и займётся своей работой, не обращая никакого внимания на твоё казённое тело, лежащее в том же помещении. Информацию, которую соберут с тебя же и для тебя же, может оказаться не так и просто получить. И при этом надо испытать максимальное доверие к неведомым тебе людям, о чьём профессионализме тебе доподлинно не может быть известно, а уж настроение, личные конфликты и прочие параметры, которые будут влиять на их внимание, видение картины и решения этих людей по поводу твоего дальнейшего существования, являются для тебя и вовсе недоступными знаниями. Но надо доверять, иначе зачем ты здесь, зачем отказывался от свободы и принимал эти правила? К вечеру Татьяна уже не могла рассуждать о своей ситуации иначе, чем в таком вот философском ключе. И в этом ей даже виделась своеобразная психотерапевтическая польза пребывания в больнице: ты словно становишься чужд собственных проблем, они как бы обезличиваются, перестают быть твоими индивидуальными и между тобой и ними возникает какой-то стандартизированный барьер. В острых ситуациях, если задуматься, это даже хорошо. «Вам всё скажет лечащий врач на обходе». Она так и заснула под писк смсок однопалатниц, под мысли об утихшей боли в животе, толи от вколотых лекарств, толи от того, что впервые за долгое время ей удалось почти весь день провести в постели.

Утром после обхода Татьяна спускалась в холл к Михе, чувствуя себя как внутри куска ваты. К ней словно не пробивались больше волнения, но и отдать свои чувства наружу, сформулировать просьбу ей казалось тяжёлым делом. Миха с мешком быстро пошёл к ней навстречу и одним движением прижал к себе её плечи, придавив её лоб своей груди.

- Миха? – она попыталась поднять голову.

- Тсссс, - свободной от мешка рукой Миха погладил её спину в знакомом халатике с жирафами. Он знал, что она не хочет плакать, он сразу ощутил её спокойствие, обычный её фон. А держал её так, потому что соскучился, потому что был счастлив, что ничего не изменилось. В космическом плане ничего не изменилось. А остальное подстроится.

- Мих, - Татьяна приподняла голову и боковым зрением отметила через стекло свекровь с мальчишками, атакующими бардюры клумб. – Врач сказал, что угрозу прерывания пока сняли, но надо ещё полежать.

Татьяна умолчала, что на её робкий вопрос, можно ли уйти под расписку, мол дома ещё дети есть, получила от пожилой щупленькой врачицы краткую отповедь, сводившуюся к тому, что имеющиеся дети-то всегда до мамы докричатся и свою заботу получат, а что делать тому, кто внутри, если он пока орать не может? Неужели трудно мамаше и этому малышу тоже пару дней покоя и внимания подарить? Особенно в «таком, как у Вас» случае.

- Миха, этот ребёнок... там подозревают проблемы. Синдром Дауна и ещё проблемы с сердцем – они сопутствуют обычно. Можно делать анализ ещё дополнительный, но в моём случае из-за угрозы и его пока не рекомендуют. Сказали решать, будем ли мы оставлять ребёнка. Сейчас ещё можно решить. А я...- Татьяна перевела дух, отвела глаза от мальчишек на клумбе и глянула Михе в лицо.

Он смотрел на неё совершенно спокойно. Даже поражённым не выглядел. Ей, обычно очень чуткой, в этот раз даже не прочлось, что изнутри его жёстко хлестнули вопросы «почему» и «как нам справиться», настолько быстро он ей ответил:

- Тань, я ж сам предложил тогда, чтоб мы оставили. Что мы её теперь больную выбросим? Сейчас что надо делать, чтоб ей помогать? Лекарства надо или что-то ещё? – Миха держал Татьяну за плечо и к собственному удивлению ощущал всё то же: в космическом плане ничего не изменилось.

- Сейчас ничего не надо больше. И мне совсем больше ничего не надо, - Татьяна опять уткнулась ему в шею. – Мне хорошо.

Они молчали, хотя Михе не терпелось что-то предпринять, самому поговорить с врачом, выяснить: его охватила почти непреодолимая жажда деятельности. Но отпускать руку с халата с жирафами было никак нельзя и он стоял тихо, обнимал эти плечи и чувствовал себя великаном, когда мальчишки прорвали бабушкину оборону и вломились внутрь. Потом он сидел рядом и смотрел, как Лёшка устраивается на коленях, как Павлик жмётся к боку и опасливо поглядывает по сторонам, слушал, как мать жалуется о прошедшей ночи:

- Танюха, ты чего пацанов ворами пугаешь? Рано ещё. Надо Бабаем пугать. Бабая малые правильно боятся, а с твоими ворами ночью не поспишь, - ворчала Анна Севастьяновна.

- А как надо бояться? – улыбнулась Татьяна, перехватывая Лёшку и освобождая Павлику одно колено.

- Надо, чтоб шкодить бросали, когда про Бабая скажешь, а ночью он не снится. Не знают они как его снить-то.

- Павлик опять просыпался?

- Да уж разбудил меня, негодник. Компот этот ему подавай... ну и не до сна потом, сидели, за жизнь перетирали.

- Мам, а бабушка тоже боитьфя! Она фпокойного Володьку боитьфя. Он фпокойный, а фтрашный. Говорит, что он – фтрашнее моих воров, - вставился гордый Павлик.

- Да и не говори, Павлушка! Уж как приснится покойничек и всё в баню меня зовёт. Это страх, я вам скажу. А воры эти... ерунда какая-то.

- И что Павлик? – смеясь, спросила Татьяна, когда сын соскочил с её колен и пошёл в сторону кадок с фикусами.

- А что он? В конце концов согласился, что я права и у меня страшнее и заснул. А я уж до утра проворочалась.

- Анна Севастьяновна, вы – классная!

- Что тут классного-то, Танюха? – поворчала явно довольная свекровь. – Ты б видела, как Володька-то в дверь бани высунется, а морда красная и пальцем так поманит... Уффф...

- Тань, я тебе нетбук принёс, чтоб скучно не было. – вставился Миха и похлопал по пакету. - По скайпу поговорим вечером. Добре?

- Не сомневайся, - Татьяна чмокнула его в нос, посомотрела на снова вышедших за свекровью на улицу мальчишек и добавила. - Ты волшебник, Мих. Знаешь?

- А то как же, - снисходительно улыбнулся Миха, довольный, мобилизованный на действия и разве что немного встревоженный. "Но это от недостатка информации" - бодрым голосом сказал он себе, глядя вслед удаляющимся за стеклянной дверью жирафам.

В палате Татьяна сразу загрузила любимый форум и через несколько минут с удивлением поняла, что последние несколько страниц дискуссии посвящаются именно ей.

Автор - Lemming (С. Галицкая)